Из воспоминаний Надежды Матвеевны Джаккетти (Денисовой).

Я родилась в Крыму в итальянской семье. Отец был столяром. Мать до замужества работала «на помидорах» в итальянском колхозе «Сакко и Ванцетти», потом была домохозяйкой с тремя детьми. Я старшая.

Братья моей матери, как и многие другие итальянские мужчины, были репрессированы по национальному признаку, двое даже расстреляны как итальянские шпионы. Об этом говорили только шепотом. Итальянская начальная школа тоже была закрыта, и я пошла учиться в обычную, русскую.

Началась война. Нашего отца на фронт не взяли, а дядя, младший брат мамы, изменил документы и ушел в ополчение с другом. Вскоре оба погибли на Сиваше.

Мне было одиннадцать лет, моему брату шесть, а маленькой сестренке едва исполнился год. Однажды в январе 1942 года к нам пришли вооруженные люди с приказом о выселении, велели взять необходимые вещи и идти с ними. Было невозможно спорить или задавать вопросы. Времени на сборы почти не дали.

Я одевала младшего брата, отец искал документы. Мама собрала небольшой узелок детских вещей, взяла горшок для маленьких, сестренку завернула в одеяло, потому что у той не было теплой одежды. Сняла с плиты кастрюлю недоваренной фасоли, вылила воду и завернула кастрюлю в другое одеяло. В спешке я потеряла свои перчатки и не могла искать их, потому что те вооруженные люди торопили нас.

Нас усадили в крытый кузов грузовика, соседи наблюдали за этим молча – не знаю, какие чувства они испытывали, сочувствие или ненависть. Но такая же участь могла постичь любого.

На крытом грузовике нас привезли в Камыш-Бурунский порт. Сутки мы провели с другими итальянцами в каких-то больших помещениях без дверей, наподобие складов.

На второй день подвезли много раненых и начали грузить на баржи: на палубу раненых, а итальянцев в трюмы. Не успела первая баржа далеко отойти от берега, как налетели самолеты и разбомбили ее. Никто не выплыл. Мы всё это видели.

Через некоторое время, когда все немного успокоились, начали грузить вторую баржу. В трюм посадили итальянцев, а на палубу раненых солдат. Мы тоже попали на эту баржу.

Сначала грузили женщин с детьми. Мама несла сестру, а я одной рукой держала брата за руку, а второй держалась за мамину юбку. В трюме было тесно, темно и страшно, стоял отвратительный запах. Люди кричали и плакали. Вскоре мы услышали голос отца: «Лора, Лора». Мама откликнулась, и отец сумел пробраться к нам. Все сидели вплотную, плечом к плечу. Чувствовалось, как прямо под нами ворочаются холодные волны.

Мы поплыли. Вскоре опять налетели самолеты, но почему-то не бомбили. Одни говорили: «Это разведчик»; а другие: «Может среди нас есть счастливый младенец, и он нас спасет». Нас выгнали на палубу, чтобы показать, что на барже мирное население, женщины и дети. Люди плакали и молили Бога о спасении, и случилось чудо: до самой пристани мы слышали рёв самолетов, но не одна бомба не упала.

В порту Новороссийска сначала выгрузили раненых, а мы оставались запертыми в трюмах. Потом, под вооруженным конвоем, стали выгружать итальянцев. Едва вышли все люди, самолеты, к гулу которых мы уже привыкли, разбомбили пустую баржу.

В битком набитых вагонах для перевозки скота мы ехали несколько недель. Многие болели и умирали, конвойные выносили тела, и в вагонах становилось просторней.

В первые дни совсем не кормили, а потом выдавали понемногу еды, но не каждый день. Всю дорогу люди были голодные.

В Баку было собрано несколько тысяч депортированных, не только итальянцев, но и немцев из многих мест Советского Союза. Нас разместили в старых бараках пересыльного лагеря, где мы впервые за несколько недель смогли помыться.

На борту парохода «Узбекистан» переправились через Каспийское море. Высадили нас в небольшом городке Красноводске. Там мы около недели ожидали поезда в бараке возле моря.

Эта местность бедна пресной водой, и люди, без того измученные принудительным путешествием, голодом, холодом и болезнями, испытали ещё и жажду. Особенно страдали дети. А когда в паёк нам выдали солёную рыбу, эта пытка стала невыносимой. А рядом соблазнительно плескалось море. Некоторые малыши вопреки запретам родителей напились морской воды, несколько детей умерло.

Из Красноводска в вагонах для скота нас везли больше месяца в Северный Казахстан. По пути отцепляли то один, то другой вагон. Наш вагон отцепили в Аральске. Там было 42 градуса мороза, а мы одеты по-крымски, в легких пальто. Мама сняла носки и надела мне на руки вместо перчаток. У всех от мороза побелели лица, и их приходилось все время оттирать, чтобы не обморозиться.

Вскоре отца забрали в трудармию. Нас с мамой поселили на берегу Аральского моря в полуразрушенном бараке из гнилых черных досок. Окон там не было, зато между досками зияли щели, такие широкие, что можно было просунуть палец. По обе стороны коридора было много комнатушек без дверей, и только последняя с дверью. Там мы и поселились. Был уже вечер, холодно и страшно.

Унас не было ни огня, ни света. Мама наспех заткнула самые широкие щели тряпками, и, помолившись, мы легли на пол прямо в одежде, прижались друг к другу и понемногу согрелись. Но уснула только младшая сестричка. В той местности ветры дуют почти непрерывно, но ночью кроме завывания ветра мы слышали вой волков. Они подходили совсем близко, в щели мы видели их глаза как зеленоватые огоньки.

На рассвете мама ушла, а когда вернулась, принесла спички и немного еды. Мы развели небольшой костер прямо в бараке, разбирая на дрова дощатые перегородки. После скудного завтрака мама растопила немного снега и принялась за стирку, а мы весь день работали, затыкая щели в нашей каморке травой, мхом и даже снегом. Стало теплее и не так страшно.

Мы научились находить под снегом траву и съедобные луковицы степных тюльпанов, и часто ходили искать их вместе с другими детьми из итальянских семей. Мы дружили и поддерживали друг друга, в отличие от взрослых. Луковицы тюльпанов были сладковатые на вкус и очень сытные, они многих спасли от голода. К сожалению, когда тюльпаны начинают расти, луковицы их становятся несъедобными. Но в это время уже появлялась первая трава и мы ели её.